Андрей Иванов: «Страх форматирует мозг»

Я давно и осознанно перешел на глиссирующий режим жизни. Это, знаете, как с лодкой: сначала она едет медленно в водоизмещающем режиме, а потом как бы приподнимается над водой и, уже почти не касаясь ее, летит гораздо быстрее.

Давайте честно: сколько Новых годов в своей жизни вы можете вспомнить? Два-три? А если по всей жизни пробежаться и сделать отсечку самых ярких моментов? Сколько их наберется? Если ты не подточен под авантюры, то жизнь твоя ровная — имеешь право. Но кто сказал, что люди, которым необходимо повышать планку адреналина, — с отклонениями? По мне так те, кто живет «дом-работа», — с отклонениями. Это вам кажется, что мы экстримом убиваем себя, а мы просто живем этим, для нас именно такая жизнь — обыкновенная. Для «чайников» мы в другом измерении, а для нас же подобных — штатные люди. Не надо равнять по себе. У нас разные с вами мозги. Быть бухтящей бабулькой и на завалинке стонать, что жизнь г…, правительство г…, зарплата г…, — мне не это неинтересно. Я в последнюю поездку брал с собой друга (как казалось, друга), и он там был этой самой бабулькой. Я на мотоцикле перевернулся пять раз, лазил по горам, трясся от страха, на последних чих-пыхах бензина добрался до отеля, а он выходит ко мне на встречу из душа и орёт: «Ты что так долго? Кафе сейчас закроется!» Какое на хрен кафе? Пожрать, что ли, больше негде? Вот он — в болоте, и, сколько его за уши ни дёргай, человек вылезать не собирается, потому что там сытно и тепло.

Для кого-то может показаться парадоксально, но как раз экстремальщики — те, кто очень сильно ценит свою жизнь. На Полярный Урал при минус 40 идти вполне безопасно, если ты подготовлен психологически и технически. Если даже в городской парк выйти в трусиках в минус, то будет некомфортно — ножки простудишь, сопельки потекут, и закончится все воспалением легких. Когда ты собираешься зимой в дикие места на снегоходе, не надо надевать трусики, нужно адекватно одеваться, подготовить технику и быть собранным. Я недавно в Киргизии маршрут осматривал на мотоцикле — 1300 километров за шесть дней. Носился по горам, гонял, но почему-то бабахнулся в последний день. Этлт камешек я ведь мог поймать и в самый первый выезд, но психика людей так устроена, что мы чем ближе к дому, тем больше расслабляемся. Нельзя расслабляться.

Если что-то зубодробительное, полуспортивное — это тема. После такого возвращаешься: руки трясутся, но хорошо. Или поднимаешься в горы, а там перспективы такие, что непонятно, как их описать словами. И опять хорошо. Чем более сложное путешествие, тем более качественная разрядка получается. После таких вылазок мозги возвращаются только через пару дней после тела, потому что событие неординарное — нужно время переварить. Это было пару лет назад: поехали мы в ноябре на перевал Дятлова. Ребята собрались из Москвы. Главный решил показать своей 15-летней дочке уральские виды. У нас как раз к этому времени новый вездеход сделался, поэтому на перевал Дятлова поехали вездеходами. В ноябре на севере уже начинает подмерзать, снежок выпадать — скользковато. Чтобы попасть на перевал, надо проехать по автомобильной узкой дороге с уже замерзшей глубокой колеей. Наша техника шире, и колеса вездехода не всюду входят в эту колею — рулевые тяги начало гнуть, машина становилась косолапой. Не поехалось так, как мы планировали. Пришлось несколько раз легко ремонтироваться и двигаться дальше и выше. Когда подъезжаешь снизу, погода хорошая, а в горах — уже свистит. И засвистело так, что здоровущую машину в 10 метрах уже было не видно. Настоящая метель. Решили заночевать, не доехав до перевала Дятлова. Ночевали, конечно, прямо в вездеходах — они оборудованы под это. Спали в тепле и комфорте, но неожиданно в четыре утра наш вездеход заглох. Вышли, открыли капот и заметили, что в одном важном узле (ТНВД) электрическая катушка задымила и сильно накалилась — всё, машина не работает. В такую погоду через час в машине будет, слабо говоря, некомфортно. Начали спускать вниз с горы, но так как тормоза не работают, то машину разогнало, и она колесом ударилась в камень, да так, что разрушился передний мост. После такой поломки наш вездеход превратился еще и в обездвиженный кусок металлолома. Надо было как-то эвакуировать людей и технику. У нас всегда есть спутниковая связь и наготове команда быстрого реагирования. Позвонили ребятам и сказали гнать к нам. У нас же женщины и дети. Из Екатеринбурга две машины быстро снарядились и через 12 часов уже были на месте. В одну из машин загрузили гостей и отправили домой, а мы уже начали плюхаться с нашим вездеходом прямо там, в горах.

Далеко не всех можно разглядеть сразу. Внешний вид человека – точно не показатель. Опять же пермяки: это рыхлые пузатики, по внешним данным которых и не скажешь, что товарищи любят расколбас на снегоходах в минус 50. И эти не сдрейфят, когда снегоход перевернется, а сам ты окажешься в ледяной яме, наполненной водой. В команде пермяков у нас есть дедок – 70 лет мужику, но он очень активный. Ему, конечно, уже многое прощают – заслужил. Надо ставить палатки и разводить костер, а Васильич сидит и байки травит. Но его бла-бла-бла подзаряжает команду. А есть обратный пример: в поездку на Ямал с нами попросился вроде бы спортивный парень – призер чемпионов России по трофи-рейдам. Но в реальности оказался мягкотелым. В моих экспедициях нужно быть не только и не столько физически сильным, сколько соображающим и адекватным. Случай: нужно было закрепить квадратную печку на крыше вездехода. Он полчаса там что-то шебуршал, пыхтел, а потом слез и говорит мне: "Иди проверь", – "Это ведь просто, что проверять-то?" Но поднимаюсь наверх, пару раз трясу печку, и все его узелочки тут же разваливаются. Надо было видеть его детские глазки и надутые губки, которыми он пробурчал: "Я эти стяжки ненавижу". Просто смешно. Он чемпион, он должен за собой тащить всю команду, а он не только в трудных, но и в легких заданиях выбирает роль ребенка. А никто не хочет в команде иметь ребенка, никто не хочет ему сопли подтирать, потому что чем сильнее команда, тем более интересное событие получается.

Начинаем подниматься в гору, а на нас — пурга. Чем выше в гору — тем пурга сильнее. Она нам прямо в задницу дует. Так-то ничего необычного, много раз в такую попадали. Надо ехать по навигатору и все тут. Напомню: с нами две женщины. Жена одного парня из Екатеринбурга со снегохода во время движения случайно улетела, и более опытный предложил: «Давай твою жену к себе посажу». Пересела. Едем караваном. Видимость 10 метров. Есть правило следования в колонне: когда движешься в таких условиях, обязательно поглядываешь назад. Если не видишь фар, то останавливаешься и едешь проверять, что случилось у того, кто за тобой, куда пропал. Когда до избы оставалось всего шесть километров, нам нужно было повернуть под углом 90 градусов. Поворачиваем, дожидаемся остальных. Пурга, метет как из ружья, а у снегохода как раз с левого бока важные узлы — ремень, вариатор, тормозная система. А мне нужно было всем объяснить, как двигаться дальше. Как в этих условиях разговариваешь: к каждому подходишь, берешь за шиворот и в ухо орешь. Это время. В общем, когда сели на снегоходы, три из шести не поехали (как потом оказалось, все механизмы превратились в кусок льда). Разбираться, почему не поехали, — не время, поэтому рассаживаем людей по саням и едем дальше. Я впереди.

Через несколько минут оборачиваюсь, а фар за собой не вижу. Разворачиваюсь, еду обратно и нахожу только одного, а третий снегоход исчез. Оказалось, что третий (который пересадил к себе девчонку) немного прокопошился, а потом газанул и промахнулся мимо меня. Но его главная ошибка в ином: он не вернулся в точку, где потерялся. Это второе правило: если потерялся, то вернись, и лидеры тебя найдут. А он решил, что найдет избушку сам. Видимость — пять метров. Свечки ставить двум потерявшимся — некогда, потому что с нами семь живых людей, которых надо довезти до избушки. Приняли решение — двигаемся дальше двумя снегоходами. Через 500 метров погибает еще один снегоход. Остается всего один. Нас — семь человек. Решаем достать палатку, которая, слава богу, оказалась в наших санях (а могла остаться в других). Поставить ее нереально, поэтому просто забились внутрь, чтобы спастись от ветра. Всемером мы в ней кочумарили всю ночь. Холодина нереальная. Плюс ветром деревья обдумает, и снег с них прямо нам на головы целыми кубометрами время от времени падает. Один парень у нас оказался астматиком (как раз тот, у которого жена пропала). Лекарства заморожены, жены нет — печаль. Но у всех была поставлена задача одна — выжить. Когда солнце встало, метель вроде утихла. Мы начали реанимировать снегоход, затащив его в палатку. Лед отдолбили, снегоход реанимировали, и я поочередно начал перевозить людей в избушку.

Что стало с теми двумя? У потерявшегося был GPS, и он подумал, что найдет избушку. Но не нашел, хотя всего в пятистах метрах от нее проезжал. Плюс рюкзак с элементарными вещами для спасения у них по пути потерялся. Люди ночевали под елью, без палатки. Он девчонке отдал свою одежду, а сам пальцы отморозил, пока выковыривал снегоход из ручья, в который почти сразу же упали. Один палец был даже под ампутацию, но потом какими-то зельями отходили. Мы с ними встретились только через два дня на горе. Конечно, тогда, сидя в палатке ночью, не хотелось верить, что они погибли, но шансов у них реально было мало, и все это понимали. Муж, конечно, предлагал искать, но я убедил: «Хорошо, пойдем искать, но через час пойдут уже искать нас. Погода космическая. Это самоубийство чистой воды. Наступит утро — и пойдем». Реально, при такой погоде бы никто не пошел, никакая служба, потому что бесполезно. Кстати, вернувшись домой, из СМИ мы узнали, что в те дни на Урале погиб один человек, а второй, кое-как помороженный, выбрался из леса к золотодобытчикам. Мы, к своей радости, не попали в новостные сводки.

Несколько лет назад я совершал акклиматизационный выход перед восхождением на Эльбрус, а в это время на самой вершине молнией убило мужчину, когда он поднял руки, чтобы жена его сфотографировала. Судьба. Мое отношение к смерти? Достаточно легкое. Ну, а что делать? Горевать? Можно, но мы все рано или поздно уйдем. Это ни в коем случае не обесценивание жизни. Я борюсь за свою жизнь и за тех, кто мне ее доверил, делая наши жизни интереснее, — не в этом ли суть? Я не готов уйти сейчас, поэтому в свои 53 года нахожусь в тонусе. Я как-то был в Афганистане — война переворачивает сознание. Мне нравится отношение к смерти в Швеции: поставили маленькую лампадку, пришли, посмеялись, ушли. А у нас кладбищенские ужасы: косые оградки, непосещаемые могилы. Я обязательно сыну назову GPS-точку, где развеять мой прах.